СодержаниеВведение……………………………………………………………………3
1. Страшные сказки Гофмана – реальность? выдумка?…………...5
2. Особенности мировосприятия Ф. Кафки……………………………..9
Заключение…………………………………………………………..…...14
Список литературы………...………………………………………..…...16ВведениеВведение
Безусловно признаком высшей культуры является более высокая оценка маленьких, незаметных истин, найденных строгими методами, чем благодетельных и ослепительных заблуждений, обязанных своим происхождением метафизическим и художественным эпохам и людям. К тому же объекты религиозного, морального и эстетического чувства также принадлежат лишь к поверхности вещей, тогда как человек склонен верить, что по крайней мере здесь он прикасается к сердцу мира. Мир, который представляют нашему вниманию известнейшие писатели – Гофман и Кафка, зачаровывают. Они необычны, потрясающи, ни на что не похожи. Их мир захватывает и увлекает. Оторвав глаза от книги, смотришь на мир совершенно иначе. В чём тайна этого феномена? Наверное в том потрясающем, хитроумном сочетании воображаемого и действительного, которое маскируясь признаками реальности заманивает наше сознание в сказку, по ходу развития сюжета меняя условия и обстоятельства игры и исподволь заводя нас в новый мир – мир, где воображаемое и действительное переплелись настолько, что их уже не отличить. Иногда бывает, что гора деталей заваливает основное содержательное русло книги, создавая запруды на равномерном течении сюжета. Читатель полощется где-то на мелководье, в то время как автор на полных парусах мчится в бури второстепенного и забавного. В результате вместо одной четкой истории читатель имеет уродливо-прекрасный змеиный клубок побочных сюжетов. Гофман и Кафка использовали этот приём умышленно, и гора правдоподобных деталей заслоняет сказочно – мистический сюжет. Говорить именно об этих двух писателях пограничниках между действительностью и выдумкой оправданно ещё потому, что оба они писали страшные сказки, их сказки – это повести кошмара, что делает особенно интересным изучение внутреннего мира автора, который видимо, не мог быть нормальным, переживая внутри себя такое…Как могли быть одним человеком написаны быть письмо к отцу и «Превращение» в одной интонации, с использованием похожих оборотов, похожей стилистики, когда одно из произведений – печать реальности, а второе – сплошная мистика.
Цель настоящей работы – анализ воображаемого и действительного в новеллах Гофмана и романах Кафки.
1. Страшные сказки Гофмана – реальность? выдумка?
Гофман являет собой пример писателя загадочного, непредсказуемого, открывающего для нас миры новые и неизведанные. Его литература легка и крылата, потому что его мир – мир фантазий-реальности. С одной стороны, его мир нам близок, с другой стороны - далёк. Вы можете и не читать «сказок Гофмана» - вам рано или поздно их расскажут или на них укажут. Если в детстве вас обошли (чего, скорее всего, не может быть) Щелкунчик и мастер Коппелиус, они все равно напомнят о себе позже - в театре на балетах Чайковского или Делиба, а если не в театре, то хоть на театральной афише или на телевизионном экране. Тень Гофмана постоянно и благотворно осеняла русскую культуру в XIX веке; в XX веке она вдруг легла на нее затмением, материализовавшимся бременем трагического гротеска. Гофман оказался под подозрением в неблагонадежности, его самого теперь тоже издавали скупо и обрывочно - но от этого он не перестал присутствовать вокруг, в литературе и, главное, в жизни, - только имя его стало отныне в большей степени знаком и символом атмосферного неблагополучия («гофманиана»!), соперничая тут разве что с именем Кафки; но Кафка многим тому же Гофману и обязан, что прежде всего напоминает о себе «двухсторонним», между реальностью и воображением миром.
Имя Гофмана связывалось прежде всего со знаменитым принципом «двоемирия» - романтически заостренным выражением вечной проблемы искусства, противоречия между идеалом и действительностью, «существенностью», как говаривали русские романтики. Реальность, хоть и реальна, но прозаична, то есть мелка и убога, это жизнь неподлинная, недолжная; идеал прекрасен и поэтичен, он - подлинная жизнь, но он живет лишь в груди художника, «энтузиаста», действительностью же он гоним и в ней недостижим, это мир воображения. Художник обречен жить в мире собственных фантазий, отгородившись от внешнего мира защитным валом презрения либо ощетинившись против него колючей броней иронии, издевки, сатиры. И в самом деле, таков как будто Гофман и в «Кавалере Глюке», и в «Золотом горшке», и в «Собаке Берганце», и в «Крошке Цахесе», и в «Повелителе блох», и в «Коте Мурре» - он сторитель и повелитель этого мира, но мир призрачен и власть его призрачна, однако чище и выше реального мира. И Гофману, и Кафке свойственно отрицание реального мира, отрицание в силу убогости этого мира, его несовершенства и искажённости. В силу этой недоработанности мир реальный предстаёт ненастоящим, что парадоксально и привлекательно.
Есть и другой образ Гофмана: под маской чудачествующего потешника скрывается трагический певец раздвоенности и отчужденности человеческой души (не исключая уже и души артистической), мрачный капельмейстер ночных фантазий, устроитель хоровода двойников, оборотней, автоматов, маньяков, насильников тела и духа. И для этого образа тоже легко найти основания: в «Песочном человеке», «Майорате», «Эликсирах дьявола», «Магнетизере», «Мадемуазель де Скюдери», «Счастье игрока». В этом образе Гофман предстаёт уже с другой стороны – как человек, глубоко исследующий реальность, принимающий её с иронией – Кафка такого принятия не достиг, однако, это видимо, уже точка зрения не писателя – Кафки, а Кафки – человека.
Два образа Гофмана с их изменчивостью являются нам, так сказать, на авансцене гофмановского мирового театра. А ведь в глубине, ближе к кулисам, маячат, то обрисовываясь, то размываясь, еще и другие образы: веселый и добрый сказочник - автор прославленного «Щелкунчика»; певец старинных ремесел и патриархальных устоев - автор «Мастера Мартина-бочара» и «Мастера Иоганнеса Вахта»; беззаветный жрец музыки - автор «Крейслерианы»; тайный поклонник жизни - автор «Углового окна».
Гофман в реальном своем существовании был, в зависимости от поворотов судьбы, попеременно судейским чиновником и капельмейстером, истинное свое призвание видел в музыке, славу приобрел себе писательством, то есть двоемирие его не выдумано, оно привнесено из жизни – ещё один парадокс. Многие истолкователи склонны считать, что его исконная стихия все-таки музыка: мало того что он был сам композитором (в частности, автором оперы «Ундина» на сюжет повести романтика Фуке, известной у нас по переводу Жуковского), - музыка пронизывает всю его прозу не только как тема, но и как стиль, двоемирие и писателя, и композитора. На самом деле душа Гофмана, душа его искусства шире и музыки и литературы: она - театр. В театре этом есть, как положено, и музыка, и драма, и комедия, и трагедия. Таким образом, театральный образ наиболее полно отражает то место, которое творчество Гофмана заняло между реальностью и воображаемым – ведь театр – это не жизнь, но и не миф, это искажённая действительность, облагороженная правдой придумка.
Например, описать своего героя, дать его портрет - это ему чаще всего скучно, он это если и сделает, то мимоходом, не смущаясь шаблонами, ведь это, может быть, и неглавное?; как в театре, который, как уже упоминалось, служит моделью для мироощущения Гофмана: ремарки - балласт. Но зато он охотно покажет его, покажет в действии, мимике, жесте - и чем гротескней, тем охотней, гротеск – это тоже между правдой и выдумкой – реальная основа с перекошенными деталями. Герой сказки «Золотой горшок» вылетает на ее страницы, сразу угораздив в корзину с яблоками и пирожками; яблоки катятся во все стороны, торговки бранятся, мальчишки радуются поживе - срежиссирована сцена, но и создан образ! Это не реальность, это усеченная реальность, которая тут же превращается в вымысел, от особенностей построения текста, не только от выдуманности самого описываемого события.
Гофман спешит не изваять и отчеканить фразу, не выстроить ажурное или монументальное здание философской системы, а выпустить на сцену живую, бурлящую, напирающую жизнь, однако то бурление, которое видит он, не обязательно соответствует действительности, впрочем, взгляд отдельного человека, а уж тем более человека творческого – всегда субъективно. Конечно, на фоне отрешенно философствующих романтических витий, сновидчески уверенно и бесстрашно шествующих по эмпиреям духа над его безднами, спотыкающийся, балансирующий Гофман выглядит дилетантом, потешником - дитя площади и балагана, только вся жизнь – балаган и в этом он близок к действительности. Но, между прочим, и у площади с балаганом, не забудем, тоже есть своя философия; только она не выстроена, а явлена, что подразумевает не описательный, а режисёрски – сжатый текст. Балаган, театр тоже - проявление жизни, одна из ее сторон. И как мы увидим, именно та сторона, от которой Гофман, при всей своей несомненной тяге к эмпиреям духа, не в силах оторваться.
Казалось бы - да какая такая жизнь? Жизнь ли этот хоровод фантазий и фантомов? Полуреальная, полупризрачная - оперная - донна Анна в «Дон Жуане», зеленые змейки с их папашей, князем духов Саламандром в «Золотом горшке», механическая кукла Олимпия и получеловек, полуоборотень Коппола в «Песочном человеке», фантастический уродец Цахес с его магическими благодетелями и супротивниками, призраки и маньяки давно минувших времен в «Майорате», «Выборе невесты», «Мадемуазель де Скюдери»... Какое это имеет отношение к жизни?
Не прямое, нет. Но немалое, потому что весь мир – это то субъективное, что мы понимаем под миром, реальность условна, то, что Гофман воспринимает в качестве реальности, тоже в своем роде релаьность – мир Гофмана.Литература1. Короленко А.Н. Плато дьявола. – М.:Манускрипт, 2001
2. Борхес Х.Л. Кошмар // Хорхе Луис Боржес. Соч.: В 3 т. Рига: Полярис. 1994. Т. 3. С
3. Хрестоматия по зарубежной литературе/Сост. А.Н. Лоханкина. – М.: ПРИОР, 2003
4. Минин А.Н. Предисловие к изданию . – М.:Литера, 2006
|
|
