СодержаниеОглавление
Введение 3
1. Параллелизм судьбы персонажа и автора 5
2. Светский характер героя 8
3. Принцип противоречий характеров романа 12
Заключение 16
Список литературы 18
Введение
«Евгений Онегин» - трудное произведение. Самая легкость стиха, привычность содержания, знакомого с детства читателю и подчеркнуто простого, парадоксально создают добавочные трудности в понимании пушкинского романа в стихах.
Специфическая структура пушкинского романа в стихах, при которой любое позитивное высказывание автора тут же незаметно может быть превращено в ироническое, а словесная ткань как бы скользит, передаваясь от одного носителя речи к другому, делает метод насильственного извлечения отдельных цитат из текста особенно опасным.
Во избежание этой угрозы роман следует рассматривать не как механическую сумму высказываний автора по различным вопросам, своеобразную хрестоматию цитат, а как органический художественный мир, части которого живут и получают смысл лишь в соотнесенности с целым.
Все компоненты художественной структуры Евгения Онегина пронизаны воздушностью, исчезаемостью, начиная, условно говоря, с жанра. Романтизму свойственно смешение жанров, это одна из его принципиальных установок.
«Романтизм отвергает все классические условия и формы, - читаем мы в статье Н. А. Полевого О романах Виктора Гюго и вообще о новейших романах, - смешивает драму с романом, трагедию с комедией, историю с поэзиею».
Однако пушкинское произведение демонстрирует в этом отношении нечто новое, превосходящее степень смешения жанров.
Ю. Н. Тынянов писал, что вследствие непрестанных переключений из плана в план жанр оказался необязательным, разомкнутым, пародически скользящим по многим замкнутым жанрам одновременно.
Пародируется и эпическая поэма, что привносит в структуру Евгения Онегина элементы поэмы комической и бурлеска, а также стихотворная комедия начала XIX в.
На примере этого жанра, кажется, почти совсем не учтенного при описании структуры Евгения Онегина, особенно видна бесконечная изменчивость пушкинской художественной системы.
Таким образом, слишком смело утверждать, что художественное и нехудожественное моделирование человеческой личности имеют вечные, статически противопоставленные признаки, которые могут быть имманентно описаны вне их взаимной соотнесенности.
1. Параллелизм судьбы персонажа и автора
Ведущая структурная особенность романтической поэмы - параллелизм судьбы персонажа и автора, проходящих через примерно сходные испытания и приобретающих одинаковый опыт - опыт романтического отчуждения. Благодаря этому все происходящее наблюдается с двух точек зрения сразу; создается эффект стереоскопичности; рождается ощущение универсальности романтического мира.
Наглядной иллюстрацией этих сложных сдвигов в функционировании текста является процесс трансформации онегинской традиции в последующей судьбе русского романа. Уже неоднократно отмечалось, что весь русский роман XIX в. корнями уходит в «Онегина» и так или иначе интерпретирует его содержание.
Однако в данной связи нас интересуют два аспекта рецепции пушкинского романа. С одной стороны, по отношению к последующей традиции «Онегин» выступает как своеобразный эталон - то, что Пушкиным мыслилось как прямая противоположность нормам поэтики романа, само превратилось в норму романной поэтики.
Причем именно «Онегин» определил многие черты, которые в дальнейшем стали ассоциироваться со спецификой русского романа. С другой стороны, текст «Онегина» в последующей традиции неизменно подвергается существенным и весьма характерным трансформациям.
Разные авторы извлекают из сложного целого пушкинского романа отдельные смысловые срезы, развивая и, одновременно, схематизируя его структуру.
Истолкование «Онегина» - неизменно проекция его на некоторое более определенное и менее объемное смысловое пространство. «Онегин» выступает по отношению к последующей традиции не столько как литературный факт, сколько как факт реальности.
Так было в южных поэмах Пушкина, Кавказском пленнике и Цыганах; так, казалось, намечается и в Евгении Онегине. Оказывается, автор, как и его герой, пережил первоначальную стадию гармонии, резко контрастирующую с его сегодняшним состоянием.
Затем в биографии обоих последовала полоса охлаждения, причем сама встреча, пересечение жизненных путей автора и его героя происходит в кризисный для обоих момент - в апогее отчуждения, при всем различии оттенков
И автор, и его герой, оказывается, замышляли типично романтический поступок - разрыв с окружением, бегство в далекий край. Перед обоими, оказывается, маячила какая-то угроза - сюжетный ход, действительно реализованный в авторской судьбе и оказавшийся ложным в судьбе персонажа.
Этот неожиданный контраст автора и героя не подается под знаком разности, как несколько позже отношение обоих к деревне, полям и т.д.; наоборот, он замаскирован под принципиальное сходство, благодаря чему внутренне, незаметно дезавуируется романтический параллелизм. Столь же сложные и с виду незаметные процессы протекают в сфере характерологии. Как хорошо известно, описание поэтической деятельности Ленского насыщено ходовыми элегическими штампами тривиальной, массовой литературы.
М. М. Бахтин говорил в связи с этим, что авторское повествование ведется в зоне персонажа, то есть Ленского. Однако в авторском же повествовании и, фигурально говоря, в той же зоне, возникают такие приметы поэзии Ленского, как всегда возвышенные чувства,
Порывы девственной мечты
И прелесть важной простоты.
Первые две черты могут показаться вполне нейтральными, последняя же для Пушкина - уже слово, как сейчас говорят, знаковое, подобно тому как, допустим, для Баратынского слово спокойная.
Это - деталь поэтической автохарактеристики Пушкина; это признак красоты подлинной, органической; наконец, в эстетическом сознании самых проницательных современников это достоинство самого романа - Евгения Онегина.
2. Светский характер героя
Перечисляемые Пушкиным качества раскрывают «модный», светский характер героя.
Онегин скачет на бал «с бомондом всей столицы», в театре «лорнет наводит на ложи самых модных дам».
Он принадлежит к тому обществу, где, по характеристике поэта, «говорят не русским словом, Святую ненавидят Русь».
И вот этот атрибут высокой поэзии оказался совместимым с Ленским, то есть с творчеством явно иной стилистической и ценностной ориентации, причем сама линия совмещения затушевана, а его логика не объяснена.
Примечательно различие характеристик, которые дает В. В. Набоков поэзии Ленского в своем знаменитом комментарии к Евгению Онегину. По поводу 7-й строфы шестой главы: Здесь Пушкин начинает разработку темы Ленского. Он подразумевает описание естества этого молодого заурядного поэта посредством того языка, который сам Ленский использует в своих элегиях размытого смещением несфокусированных слов, то наивно воспаряющего в псевдоклассической манере посредственных французских рифмачей.
По поводу же следующих ниже строк -
Порывы девственной мечты
И прелесть важной простоты -
комментатор осторожно предполагает: «Кажется, в этих стихах, создавая образ Ленского, Пушкин имел о нем более высокое мнение, чем в гл. 6, XXI– XXIII».
Можно добавить: не просто более высокое - принципиально противоположное! С другой стороны - пример поэтического красноречия уже в чисто авторском повествовании, вне связи с каким-либо персонажем: известное описание безымянной московской красавицы:
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна.
Спрашивается, в какой зоне возникло это сравнение? Среди аксессуаров стихов Ленского есть, конечно, и луна - поэтическая деталь, тотчас же сниженная авторской оценкой:. ..Нынче видим только в ней Замену тусклых фонарей. Восприятие вполне в духе другого персонажа, трезвого, чуждого прекраснодушию Онегина:
..Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне.
Сравнение с луной, таким образом, стало к этому времени почти уже запрещенным приемом, но автор, оказывается, не преминул воспользоваться им, причем, отнюдь не в сниженном, пародийном выражении! Величавая луна - это уже не замена тусклых фонарей.
Новому лику пушкинской луны предшествуют один-два более нейтральных стилистических пассажа. Но все равно - оба крайних случая, и относящийся к Ленскому и авторский, поданы в характерной для Евгения Онегина манере острого и в то же время неаффектированного, естественного контраста. В той же манере намечено превращение двух главных персонажей, действительное или гипотетическое. Вначале - о гипотетическом превращении, то есть о Ленском.
Такой подход заставил по-иному оценить и скуку Онегина. Образ светского льва, бесконечно удаленного от положительных идеалов поэта, при переоценке образа скептического героя вырос в серьезную фигуру, достойную встать рядом с автором. Строфы XLV-XLVIII первой главы дают совершенно новый характер взаимоотношений героя и автора. Устанавливается единство взглядов:
Условий света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум.
Я был озлоблен, он угрюм;
Страстей игру мы знали оба:
Томила жизнь обоих нас;
В обоих сердца жар угас...Введение3. Принцип противоречий характеров романа
В литературе русского романтизма персонаж, отличавшийся, как Ленский, столь высокой поэтической настроенностью, оставался обычно верен себе. Но поставим вопрос по-другому: предвещало ли что-либо в прежнем Ленском подобное изменение?
Белинский, считая неправдоподобным превращение Александра Адуева в трезвого дельца, ссылался на то, что тот был трижды романтиком - и по характеру, и по воспитанию, и по обстоятельствам жизни. Кажется, Ленский не уступил бы здесь персонажу Адуеву-младшему, будучи также трижды романтиком.
Характер героя в конце главы оказался весьма далеким от облика его в начале. Отношение автора к нему также коренным образом изменилось. Противоречия в тексте главы не укрылись от взора автора.
Однако здесь произошла весьма странная вещь: Пушкин не только не принял мер к устранению их, но, как бы опасаясь, что читатели пройдут мимо этой особенности текста, специально обратил на нее внимание:
...Я кончил первую главу:
Пересмотрел всё это строго;
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу...
Заключительный стих способен вызвать истинное недоумение: почему же все-таки автор, видя противоречия, не только не хочет исправить их, но даже специально обращает на них внимание читателей?
Это можно объяснить только одним: каково бы ни было происхождение тех или иных противоречий в тексте, они уже перестали рассматриваться Пушкиным как оплошности и недостатки, а сделались конструктивным элементом, структурным показателем художественного мира романа в стихах.
Принцип противоречий проявляется на протяжении всего романа и на самых различных структурных уровнях. Это столкновение различных характеристик персонажей в разных главах и строфах, резкая смена тона повествования, столкновение текста и авторского к нему комментария или же ироническая омонимия типа эпиграфа ко второй главе: «О Русь!».
То, что Пушкин на протяжении романа дважды - в первой и последней главах - прямо обратил внимание читателя на наличие в тексте противоречий, конечно, не случайно. Это указывает на сознательный художественный расчет.
Между тем в романе Гончарова, как и во многих произведениях натуральной школы, резкость и немотивированность перемены являлась семантически значащим и эффектным ходом, свидетельствующим о неумолимости естественных законов развития.
Но, оказывается, подобная резкость и немотивированность была уже предуказана пушкинским персонажем, однако при одном существенном отличии. У Гончарова резкий контраст зафиксирован, подчеркнут.
У Пушкина контраст сглажен, подан на обычной, негромкой, разговорной интонационной волне. Теперь о действительно свершившемся превращении - разочарованного, охлажденного Онегина в страстно, по-юношески влюбленного. Тут можно напомнить, что критики никак не ожидали такого превращения.
Иван Киреевский находил в Онегине неизбывную холодность и неспособность любить; Баратынский полагал, что Онегин отжил, что если он и скучает, то от пустоты сердца и т.д. И тот и другой исходили из опыта романтических произведений: Киреевский сравнивал Онегина с героями Байрона, а Баратынский - с героем своей поэмы Цыганка Елецким. Любопытно, что во многом с этими мнениями совпадает самоощущение и самооценка Онегина, особенно после дуэли и отъезда. Совпадает и не раз обнаруживаемое в тексте авторское отношение к персонажу.
Наконец, совпадает и авторская оценка, выраженная, так сказать, внетекстовым способом, то есть в сопутствовавшем комментарии. Этот комментарий особенно важен, поскольку затрагивает проблему адекватности персонажа избранному жанру, то есть роману в стихах.
Читателям Евгения Онегина внушалась мысль, что хотя они могут быть и не довольны антипоэтическими поступками и мыслями заглавного героя, но теперь он в своей тарелке, то есть в своем жанре - жанре не романтической поэмы, а романа в стихах. И вести он себя будет соответственно. И вот, оказывается, все ошиблись, в том числе и герой, и сам автор, в различных своих ипостасях - как персонаж художественного мира романа и как автор предисловия!
Парадокс, однако, в том, что подобная система повествования преломилась в произведении, стоящем, по принятому мнению, у истоков русского реализма. Впрочем, все это и показывает, насколько сложна поэтика Евгения Онегина и как своеобразно отразились в нем романтические элементы.
Избранное Пушкиным построение отличается большой сложностью. С одной стороны, оно подразумевает постоянное преодоление структуры путем выявления ее, выведения ее в сферу сознательного описания.
Это придаст произведению характер не только «романа о героях», но и «романа о романе». Постоянная перемена местами персонажей из внетекстового мира, героев романного пространства и таких метатекстовых персонажей, как, например, Муза - устойчивый прием «Онегина», приводящий к резкому обнажению меры условности.
Мы сталкиваемся с самыми необычными встречами: Пушкин встречается с Онегиным, Татьяна - с Вяземским.
Муза поэта то присутствует, как мифологическая персонификация, на лицейском экзамене перед Державиным, то, отождествляясь с сюжетными героями, вмешивается в вымышленное действие романа, как бы совпадая с его героиней.
Вполне справедливо замечание современных исследователей: «Пушкин, несомненно следуя примеру Стерна, пародирует классический способ построения просветительского романа, но он также пародирует и стерновскую фрагментарность, канонизированную романтиками и превратившуюся, в свою очередь, в не менее закостеневшую схему».Литература1. Альтшуллер Марк. Эпоха Вальтера Скотта в России. Исторический роман 1830-х годов. СПб., 1996.
2. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. М., 1953. Т. 7
3. Карамзин Н. М. История Государства Российского. М., 1989. Кн. третья. Т. 11.
4. Катенин П. А. Размышления и разборы. М., 1981
5. Надеждин Н. И. Литературная критика. Эстетика. М., 1972.
6. Полевой Н. А., Полевой К. А. Литературная критика. Л., 1990.
7. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. М.; Л., 1949. Т. 10.
8. Томашевский Б. Пушкин. М.; Л., 1956. Кн. 1.
9. Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968.
10. Удодов Б. Пушкин: художественная антропология. 2-е изд., перераб. Воронеж, 1999.
11. Филиппова Н. Ф. Борис Годунов А. С. Пушкина. М., 1984.
|
|
